Мир - вашему дому, покой - вашей душе!
ВОСПОМИНАНИЯ "ДЕВЫ ГОР"
О событиях под Шахдагом в 1848 году
(Часть 4)
Ночью я не спала и вдруг заметила, что огромные толпы горцев шли из аула садами и пашнями, и вскоре раздался взрыв под первым бастионом, и они со словами "Ла илахи ил-Аллах!” с обнаженными кинжалами кинулись с трех сторон на штурм — погибли 13 солдат, в то же время мюриды утвердили лестницы, поднялись на стены и мгновенно овладели батареями и ко мне указывали руками. Их значки уже развевались в крепости. Новоселов вновь был ранен в живот и контужен в голову камнями, обожжен был от взрыва капитан Тизенга- узен... Три раза появлялись они настенах и три раза летели вниз, вместе с опрокинутыми лестницами и заваливали ров своими трупами. Горцы уже действовали открыто... Ян Свидерский из Польши, часто показывавший мне свои стихи, был переброшен взрывом за стену и смят под ногами лезгин. Приступ был отражен, но большое малиновое знамя горцев вскоре снова поднялось, и снова рукопашный бой, продолжавшийся три часа. Не могу забыть солдата, попавшегося в цепкие зубы лезгина, который упал от выстрела, солдат освободился без половины щечки. "Здорово его поцеловал!" — пошутил отец, который не мог не взглянуть на мужественный бой защитников. Одет он был очень легко й вечером батюшке стало очень дурно, просил даже господа отпустить грех. Мы, не мешкая призвали священника. Читали Евангелие. Батюшка даже простился со мной, обнялся со слезами, благодарил за кротость и доброту.
Я целовала его руки, умоляя не покидать нас нежданно и безвременно: "Что же, дочь моя, — отвечал он слабым голосом, — не вольны мы назначать сроки призыва к ответу за деяния наши..! Лекарей он уже открыто не признавал и велел позвать только Мирзе-Али, который вылечил мастерски, спас батюшку от смерти.
Утром. Нечаянно я услышала разговор двух солдат, стрелою поражавший мою душу: — Немцы, — говорил один другому, — охотно заплатили русской кровью за самую захудалую кирху!..
Господь всемогущ, ло какому промыслу ты явил моему взору такое позорное бедствие? Да, войну хорошо слышать, читать в книгах, да тяжело видеть!.. Хоронили павших бойцов, в том числе и Байдакова. Горькие похороны, когда жена мужа поручаешь!" Плакали и двое его детей.
Отец все лежал тяжелораненый в углу сакли, тяжело дышал, я перед ним стояла на коленях, Алисултан далее от меня. Страшно было ожидание смерти, я задыхалась. В крепости настал отчаянный голод, съедены все кони. Только вкруг дома нашего почтенный капитан Жорж и старушка Т., сестра одного офицера, нас чуть успокаивали, но за ней пришел брат и послал в казарму работать, сам же он нужен был при. орудиях. Сестра приготовила заряды. "Я, — говорила она, — давно служу в артиллерии..!".
19-го числа, когда я показалась на стене крепости внизу Даниел бег остолбенел на минуту. Я немного улыбнулась, он снял папаху и поклонился, показав звезду на груди6.
— Кто это? — спросила я у Тизенгаузена.
— Ближайший наиб Шамиля.
- В этой жизни мы вам, урусам, завидуем, — сказал Даниел, — а в той вы будете завидовать нам, потому что такие гурри только там!
Алисултан обратился к Мехтулину, чтобы тот сказал ему, что он - ишак, на что тот ответил, что сказал бы сам, а как же я наибу передам это.
— Да он в горах только.делает, что ворует лошадей.
Я пошла в лазарет. В те годы брали более уходом, чем медициной, надеялись только на хинин. Врач, фон Кнаус и ногу резал, и женские болезни лечил. Кнаус заговорил было о том, что хорошо было бы после увести меня на одну из остзейских мыз. "Мои предки — тевтонские рыцари, — хвастался он, — что готовы стоять на коленях перед благородною девицею".
В ту ночь я плохо спала. В лазарете умерли трое, и я читала им Евангелие до последнего вздоха. Солдаты и офицеры наивно обожествляли меня и полагали, что ради меня Бог сохраняет крепость, а отец все смотрел на Восток, не придет ли к нам помощь... Лезгины опять занимали передовую линию. Боже, откуда у людей столько упорства и злобы. Посмотрела в зрительную трубу, Даниел бег сегодня весь в серебре и золоте. Под ним новый конь удила грызет. За ним и Шамиль, смотрящий из-под полуседых бровей, как коршун на добычу, на крепость. Их сегодня 10000! Сегодня никто не пел, не кричал, но наступление их казалось тем грознее и ужаснее. На расстоянии пушечного выстрела они остановились, начали молитву.
Новеселов приказал; "Барабанщик! Тревогу!"
После молитвы Шамиль крикнул: Великий пророк! Ты сегодня обещал мне победу над неверными. Ты сказал, что напоишь досыта жаждущую землю их нечистою кровью. Даруй нам победу. Врата райские широко отверсты — много счастливых будут сегодня у тебя!
От него во все стороны поскакали его наибы, и когда над имамом взвилось зеленое знамя пророка — вся эта масса со страшною быстротою кинулась на крепость. Никто не жалел себя, жаждали смерти, потому что умиравших ждали сегодня сады Эдема.
Когда они донеслись до деревьев, то со словами "Аллах" рвались вперед. Бой шел повсюду. Солдаты слабели... Сзади с крестом шел священник со словами; "Тебя, бога хвалим!"
Шамиль крикнул; "Еще два таких нападения, и они сдадут!" Крепость была обложена кострами, казалось вся в огненном кольце. Я работала с армянкой - горничной, но затем она забралась на вышку, голосила, а я уморилась от лазарета. Ее брат, из армян, хотел спрыгнуть в ров, но был пойман и посажен. Шел сильный ливень, погибли, по слухам люди, но Алисултан, отсутствовавший два дня, ночью вошел в крепость с припасами и отарой овец. Восхищению гарнизона не было конца. Все были спасены от голодной смерти. Отец обнял его. Я протянула ему руку и пригласила в свою комнату, очнулся он к утру, снял с шеи кожаный мешочек и подал его отцу, который быстро вынул записку. Аргутинский писал:
“Держитесь до последней возможности... Ешьте коней, что хотите, но держитесь. Помощь подать вам прямо нельзя, не пробьетесь. Вы представлены к чину и Георгиевскому кресту. Офицеры и солдаты также будут награждены. Не сдавайтесь. Я знаю, ваше положение отчаянно, но и у нас здесь не легче. Да поможет вам господь!"
Отец опустил голову.
— Ешьте коней! Да они уже давно съедены.
— Господин комендант! Я вам еще доставлю баранов, как я поправлюсь... Я хочу вас просить.., хотя я не христианин, перекрестить меня... как сына...
Отец исполнил его желание.
— Ну, Алисултан! Пока поправляйся, вечером поужинаем вместе... а где остальные лазутчики?
— От ливня мы потеряли друг друга. Рад был Алисултан — как сына! — повторил он про себя. И я взглядом дала ему повод на что-то надеяться. Бедняга готов был ринуться за мной на край света. Шамиль пробовал казнями поднять дух своих горных дружин, нашел виновных в прошлой неудаче. Мрачнее всего в этот день для нас было то, что трое наших лазутчиков были пойманы и начали их казнить на виду нашей крепости. Когда меня разбудила после лазаретной бессонной ночи, я успела посмотреть через подзорную трубу на казнь одного из наших отважных нукеров. Это был Гасан7, сын престарелого Чуру, у которых мы однажды гостили. Бедная его жена — Беневша осталась с пятью детьми. Палач опрокинул его разом на землю, затем, кивнув всех взглядом, медленно стал резать горло и целая волна крови разом брызнула из разреза, окрасив руки и одежду палача. Бедный Гасан страшно хрипел, захлебываясь кровью. Обтерев нож о землю, палач с помощью нескольких зрителей поднял казненного, стал втягивать веревку, перекинутую через перекладину. Кровь продолжала струиться, окрасив все лохмотья, надетые на несчастном. Правосудие свершилось и висел три дня. Я бледнела и худела. Солдаты голодные, истощенные. Когда Алисултан снова пригнал баранов в крепость восторгу отца не было предела, я сказала, что о таких только читала в романах. В благодарность я ему подробно рассказала про учение "Иссы", и он полюбил его.
Офицеры пришли за ним и попросили выпить с ними хоть одну рюмку вина за закуской, принесенной им, но, получив от него отказ выпить, ушли, сказав, что будут пить за его здоровье. "Без вас мы давно поумирали бы!", — сказали они с благодарностью. При этом Кнаус простился со мной: "Бонжур а Парис!" и поцеловал мне руку, на что горец смотрел очень злобно, а я успокоила его: "Пойми, ведь Иисус одним движением мог уничтожить мир, но он терпел обиды, побои и многие благие деяния на его счету".
Алисултан задумался и страдал, мечтал сделаться офицером. Тогда он был бы равен мне. От чего же, если он прославится на всю Россию, царь скажет: "Проси, что хочешь". "Только Нину", — скажет он. Здешние офицеры мне не нравятся, да вот из Дербента важные офицеры охотятся за мною. Черная кровь пристала к его горлу. Зачем загадывать, если сам Филипп Федорович, мой отец, называет его сыном. Между тем, каждый офицер мечтал украсть для меня хорошего коня. Это не могло его не беспокоить.
Шел дождь для нашего спасения, и мы его собирали для дальнейшего использования. Масса горючего материала горцев, собранная у крепости, отсырела.
Алисултан дико заорал с бастиона. Подошел один кабардинец, и он спросил его.
— Нравятся тебе лезгины?
— Лезгины — гостеприимный, смелый народ. Имам очень доволен ими.
— Передайте своему имаму и Даниелу, что их коней с серебром украл я.
— Да будет проклята душа твоя, изменник! Не видать тебе рая никогда!
— Я не изменял никому: я дал клятву верности русский и служу им, ем их хлеб...
Последний баран был съеден. Многие ходили, держась за стены, я упала обессиленная. Костры неприятеля приближались, Опять начнется штурм, уже нас не боятся". Попробуем пробиться через них!" — советовали иные офицеры.
— Поймают нас, слабеньких, как кур, — отвечал отец, — да и речи о сдаче не может быть. Мы отступаем к пороховому погребу и взорвем его, как только побольше людей наберется в крепости.
Подойдя ко мне, сказал: "Прости меня, дочь. Я погубил тебя. Я не должен был вызывать тебя сюда". И он устало опустил голову на руки. Страшный момент, казалось, приближался. В пороховом погребе я, отец и Алисултан готовились к смерти. Священник тихо перекрестил Алисултана, стоявшего на коленях. Потом священник подал отцу крест, тот приложился, за ним подошла я...
Внизу началась драка. Лезгины ворвались в крепость. Священник начал читать молитву... Кнаус уже убит. Мехтулин, обернувшись к Мекке, тоже замер. Отец погрузился в погреб. Вдруг появился один прапорщик.
— Федор Филиппович! Ура! Ура! Спасены! Лезгины бегут по всей линии! Посмотрите сами!
Отец, не выпуская из рук фитиля, выбежал.
"Ура!" — неслось отовсюду.
— Что случилось?
Полуумирающие, обессиленные защитники ничего не понимали.
Отец все смотрит в долину. Массы мюридов смешались в одно марево, и все стремятся назад в горы.
— Нина, молись Иссе, он опять сделал чудо! — кричит радостно Алисултан и добавил: "Я люблю тебя!"
— Неужели все спасено, и честь, и крепость! — восхищался отец и громко объявил мне: Нина! Ты можешь быть только женою Алисултана, самого смелого защитника крепости и ничьей больше..."
Я хотела исцелить раненных горцев вне крепости, но священник сказал, что оставаться здесь нельзя, тиф начнется. Так я окрепла в крепости и вместо робкой и сентиментальной "девы гор", как меня называли в Дербенте, я стала настоящим человеком, готовым на борьбу. Отец любовался мною и предложил уехать в Тифлис к родным, чтобы немного очнуться от пережитых ужасов, на что я ответила, что я хочу бытьтолько с вами, да и лазареты полны.
Я со слезами думала о храбрых офицерах, так бескорыстно любивших меня и так героически погибших на этих облитых кровью стенах. Сколько таких героев гибнут в горах Кавказа и никому не известно. "Бог им счет ведет, — сказал старый солдат, - оно и лучше, что люди — не славят, там за все заплатится".
Вечером отец посоветовался с уцелевшими офицерами и позвал к себе Алисултана.
— Завтра я пошлю тебя в Тифлис.
— Слушаюсь.
— Ты явишься к главнокомандующему. Я тут пишу и о тебе. Я доволен тобою, как солдатом и люблю тебя как сына.
Алисултан быстро поклонился и поцеловал отцу руку.
— Прощай, и расскажи его Светлости все, что видел и испытал.
Только в тот вечер я имела возможность и желание ближе познакомиться с ним и спросить о его недоброжелательности к дяде своему, Даниел бегу. Оказывается, причиной такой вражды - ненависть родной матери убитых беков, султанши Периджагьан, к детям мужа своего, рожденных от другой жены, сестры Аслан хана Казикумухского, из коих ныне остался только один настоящий владетель Даниел бег, которого подозревается в убийстве одного из братьев другой матери.
Еще до осады крепости помещено было в крепости 40 состоятельных и значительных в округе мирных горцев, среди которых, конечно, выделялся знакомый уже вам Мирзе-Али. Они занимали особую казарму и все были вооружены, Новоселов в последний день подошел к ним и через переводчика спросил горцев, желают ли они умереть с гарнизоном, но ответа не последовало, и после небольшого совещания просили, чтобы выпустили их из крепости. Это желание было исполнено. Отец полагал, что если они попадутся к Шамилю и перескажут о приготовлениях гарнизона к взрыву крепости, то не всякий горец решится идти на явную смерть.
В крепости вначале дружба и любовь рядом шли. Когда отец от пулевой раны в шею приготовился умереть, Мирзе-Али, имеющий наглядность и опытность в лечении огнестрельных ран, спас его от смерти. В отверстие раны он вносил из тряпки сделанную турунду, смоченную едким веществом, по-моему мышьяком, и оставил там на несколько дней. Сделав это, аким первые два дня препятствовал сну больного (поднимал сильный стук), после чего отец спал крепким сном. С появлением нагноения турунду он вытаскивал, и рана очищалась от омертвелой клетчатки.., показалось нагноение, и с помощью бараньей роги он искусно высасывал скопившейся в глубине гной, частицы омертвевшей кости и другие посторонние тела.
Рана держалась до самого окончания лечения открытою и налагал свежую баранью шкуру и в свежую рану вкладывал кусок курдюка.
Моя привязанность к прапорщику была для "титана голов" болезненна, он часто выглядел несчастным, но он был сдержан, скромен и робок, я была виновата перед ним. Часто он повторял "Сабурун джамилун" (терпение прекрасно), владеющий собой лучше, чем владеющий крепостью, если ты тревог не знал, то и спокойствия не оценишь:
Впереди огонь, сзади река,
Небо недосягаемо, земля крепка,
Не добьешься ничего и за век,
Нет тебе простора, человек.
Первый раз, когда прапорщик Алисултан пригнал ночью в крепость стадо овец, Мирзе-Али, говорят, сказал, что один иранец отдал Каспийское море за одну только матишку России. Но это, ясно, он только из законной ревности. Зная мою привязанность к своим стихам, он принес мне однажды очередное отражение состояние ее души. Вот один из них:
То гневаюсь, изнываю от ревности,
Говорю: ”Верно другой теперь ее ласкает,
Но как мне скоротать долгие ночи,
Как унять безнадежный трепет сердца
Будь проклято одиночество, будь проклят мир,
Загнавший меня на старость в зтот сартир.
Вообще Мирзе-Али, без преувеличении, очень был значителен. После всего происшедшего мы вспомнили его прозорливый прогноз — окончание бедствия, как отец рассказал ему, что я видела во сне гладко причесанные волосы.
Помню, перед уходом из крепости к Шамилю, он явно волновался, часто доставал из потайного кармана серебренные часы — луковицу и смотрел на стрелки, боялся предстоящего разговора с повстанцами, т.к. за день до того сам видел казнь своего родственника Гасана, честного и смелого человека. Он пришел попрощаться. Мы переговорились, с полслова понимая друг друга...
Мятежники сбежали, бой у селения Мискинджи, оказывается, окончился за один час, чему мы удивились весьма. Вечером в сопровождении грохота пушек появились генералы во главе с Аргутинским. Первым его вопросом, как я и ожидала, был: "Сказал я тебе не ходы туда, одны глаза на тебе осталысь, ну, садысь, рассказывай..."
Вечером он глотал много рюмок водки, не выпуская своего чубука, курением которого он надоел всем.
— Своим бездействием мы только потакаем этим разбойникам. Создается впечатление, будто мы беспомощны. Мы их как-будто боимся, а они, знай, делает свое дело. А вы, — обратился он к батюшке, — способствовали усложнению нашей борьбы с ними, зачем вы им раздали патроны. Грузинская пословица говорит: "Ты сам виноват во всем, что происходит с тобой"...
Утром прибыли остальные офицеры и солдаты. Комендант Дербента князь Гагарин, оказывается, спал в садах на сыром полу, под проливным дождем и в темноте ни один солдат не выполнил его команду дать ему охапку соломы, после чего он долго болел лихорадкой. В лазарете он, капитан Лазарев и наш батюшка долго лечились. Яков Лазарев был знаком с одним Ахтынским акимом, и тот мастерски лечил их всех. Сам Яков забавлял меня интересными историями.
С гор быстро спускались первенствующие люди8 сих деревень. Они шли поздравить коменданта и Аргутинекого с победой и заручиться их покровительством. Горные дипломаты всегда на стороне сильного. За ними гнали стада баранов — в пишкеш.
— Дураки, поили-кормили пришельцев, а они бросали их в бою и сбежали. Шамиль упрекнул при ахтынцах, что кашу заварил Кибит-Магома, пусть он и расхлебывает, на самом деле это сделано было с его же ведома, я знаю сколько кишок у них внутри, — кричал Аргутинский.
Трудно описать те чувства, которые человек испытывает после осады крепости, столь долго и с таким трудом осаждаемой... "Вот там напал на наших! Там его встретили залпами, повернули назад!" и т.д.
Солдаты похоронили мертвых, некоторые не стыдились слез. Вся проклятая долина целый месяц была окурена мертвым человеческим запахом. Преподобный отец Т. начал читать "Отче наш". Все пахло кладбищем, я не могла больше плакать. Жена убитого капитана Байдакова все ходила в том белом платье, но уже сильно запачканном, и не пришло ей в голову переодеться в черное. Убирать и зарывать вонючие трупы животных было некому. Можно было заразиться тифом.
После подавления бунта на всем лежал желтый свет, умирающий, печальный. Небо было безоблачно, но солнце сияло тускло и почти не грело.
Теперь никому не было дела до того, что в жертву было принесено столько жизней, кое-кто ушел в разбойники, чтобы сохранить свою жизнь, гибли от пуль предателей, появились люди, сделавшие доносы доходным занятием, родные оплакивали погибших.
Было нам здесь очень уныло. Только письма генерала Кусарского гарнизона Э.В. Бриммера несколько одобряло нас. За это время отец через меня писал ему два письма на немецком языке. Первое было написано 18-го октября.
Перевод:
”Только что узнал я, что вы любите овощи и спешу послать вам остатки цветной капусты, которую только случай спас во время общего опустошения всех наших огородов, — вероятно, дикари-мюриды не сумели сделать из нее никакого употребления. Не знаю, как поблагодарить Ваше превосходство за любезное предложение, которым вы нас почтили, мы в отчаянии, что не можем им воспользоваться вскоре, п.ч. мне надо дождаться того, кто будет назначен начальником Самурской провинции. Дай-то Бог, чтоб этот человек также желал скорее занять этот великолепный пост, как я его сдать, со всеми прелестями командовать, а также чудной крепостью и красивой страной....
(часть 1 часть 2 часть 3 часть 5 часть 6)
