Лезги ким

«Вся моя жизнь — это огромное испытание»

Автор: Джабраил АЛИЕВ

В 1949 году, после выхода в свет книги Эфенди Капиева «Фронтовые записки» на английском языке, русский писатель Петр Павленко в своем блокноте записал: «Эфенди был чудесным человеком. К сожалению, он не жалел себя: работал днем и ночью. Хотел быть настоящим писателем и стал таковым. Его книги переведены на многие европейские языки. У него были воспалены глаза, распухали руки, но он упорно трудился за письменным столом и создавал прекрасные шедевры».

Сам Капиев незадолго до смерти сказал: «Вся моя жизнь — это огромное испытание».

Начало

Эфенди Мансурович Капиев родился в 1909 году в селении Кумух. Отец его был гравером и ювелиром. По тем временам профессия ювелира была почетной и весьма доходной. Мать Айшат занималась домашним хозяйством. Это была неграмотная женщина, которая, однако, почти свободно владела русским языком. Потом, спустя несколько лет, когда в 1915 году семья переехала в Ростов, ее муж Мансур выучил жену читать и писать. Маленький Эфенди с детства тянулся к знаниям. Особенно он любил читать русские сказки. Это впоследствии помогло ему стать русскоязычным писателем.

Мансур часто привозил домой русские книги. Их читали детям вслух отец, мать, иногда Гасан-Гусейн — их родственник и помощник отца в ювелирной мастерской. С ним Эфенди очень дружил. Вечерами надоедал одной и той же просьбой: «Расскажи!» Это означало — расскажи сказку.

Из разных городов отец привозил также много игрушек, которые маленький Эфенди часто исправно ломал. Однажды Мансур подарил сыну игрушечную лошадку. Эфенди с утра до вечера катался на ней по двору и кричал: «Гасан-Гусейн! Ты, наверное, от радости умираешь, что у меня такой лисапед!»

Когда Эфенди исполнилось шесть лет, старшие его сестры пошли в русскую школу. Дома появились новые книги — учебники. Он хватал их, пристально вглядывался в рисунки. Все время повторял: «И я буду ходить с книгами».

На следующий год Эфенди тоже стал учиться в школе. Прошло несколько лет. В 1921 году, когда в Дагестане была провозглашена Советская власть, в Темир-Хан-Шуре открылся первый в республике педагогический техникум-интернат. Здесь и стал в дальнейшем учиться двенадцатилетний Эфенди.

Литературу в техникуме преподавал В. Сергиенко. Преподавал хорошо. Но литература, по воспоминаниям учеников, кончалась у него там, где начинался Маяковский: «Да, да! — кричал он. — Хулиган в литературе!» Это разжигало любопытство. Ученикам хотелось узнать про хулигана побольше.

К шестнадцати годам Эфенди уже был знаком с русской литературой не хуже, чем русский школьник его возраста. Зопоем читал Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого.

В 1928 году Капиев завершил учебу в техникуме и получил таким образом незаурядное для дагестанца тех лет образование. Вскоре Эфенди получил назначение в Хасавюртовский район — учителем в кумыкский аул Аксай. Вот как будущий писатель описывал в дневнике свой первый день в школе.

«Я открыл дверь, все посмотрели на меня и встали. Я смутился и, очевидно, покраснел. Стараясь принять простую, равнодушную позу, я остановился у окна. Колени и губы мои дрожали… Я три раза вынул руки из карманов и спрятал их обратно...»

Но вот урок «получился». И с восторгом Эфенди пишет: «Я вышел из класса очень возбужденный. Мне было очень приятно и весело. Я чувствовал себя взрослым…»

Учебный год Капиев не закончил. В апреле 1929 года он был арестован. Потом выяснилось, что оснований для этого не было. Чекистам показалось подозрительным общение юноши с жителем селения Аксай Будай-Ханом. Это был бывший царский офицер. Обладатель богатой библиотеки. У Будай-Хана Капиев брал комплекты редких журналов. Зачитывался трудами о Кавказской войне.

Однако после освобождения из-под ареста Капиев не вернулся в Аксай, а уехал к родителям в Буйнакск.

Я обязательно стану писателем

Летом 1930 года Эфенди Капиев уехал в Ленинград, по путевке комсомола поступать в машиностроительный институт. Сам он этого не хотел. Поехал по просьбе матери. Она очень желала видеть сына образованным человеком.

Вот как, спустя много лет, вспоминал об этом времени его друг Абакар Гаджиев:

«Я встретил Эфенди в общежитии. Меня удивило, что он приехал учиться в индустриальный вуз. Его любовь к литературе всем нам была известна… Однажды мы вместе вышли на улицу, пошли к центру. Была жара, мы попили медок — напиток вроде кваса, который тогда продавали на всех углах. Смеясь, отошли от лотка, сделали несколько шагов, Эфенди вдруг схватился за грудь, побледнел — и болезненная судорога рвоты сотрясла его...»

Вот так и началась борьба Капиева со своей болезнью. Он, как мог, сопротивлялся своему недугу. И продолжалось это до конца его жизни. Он попал в больницу, где ему поставили неутешительный диагноз — язва двенадцатиперстной кишки.

Болезнь помешала ему остаться в Ленинграде — Эфенди вернулся домой. Он не жалел об этом. На слезы матери с улыбкой сказал: «Мама, ну какой из меня машинист? Я хочу быть писателем. Ты должна понять меня».

 После возвращения он бросился переделывать старые свои рассказы. Писал и новые.

В 1931 году в газете «Красный Дагестан» был опубликован первый его рассказ «Приговор приводится в исполнение», в котором говорилось о нелегкой женской судьбе. В 1962 году литературовед Хабибат Тамадаева в монографии, посвященной творчеству Эфенди Капиева, писала: «Первый напечатанный рассказ Капиева поднимал такую тему, которая и сегодня остается очень острой в горах Дагестана. Несомненно, что рассказ являлся большой удачей молодого автора».

Когда Капиев работал ответственным секретарем в редакции газеты «Ленинский путь», то он много и с увлечением читал своим товарищам наизусть стихи Лермонтова, Фета, Тютчева. Друзья удивлялись его начитанности, восхищались им. Современник Капиева — критик Камиль Султанов писал: «Мне вспоминается одно из собраний дагестанских писателей, на котором мне довелось участвовать в мае 1931года. Большинство молодых писателей разговаривало на русском языке, недостаточно зная его и зачастую прибегая к жестикуляции. Ведь другого выхода не было: русский язык был единственным языком общения разноязычных писателей многонационального Дагестана. Собрание открыл юноша, в совершенстве владеющий русским языком. Это был Эфенди Капиев. Среднего роста, плечистый крепыш, он казался выкроенным из одного куска горного камня...» Действительно, когда Капиев оказался в среде тогдашних дагестанских литераторов, то широта его кругозора и уровень профессиональной подготовленности резко выделили его среди всех. Он сразу был избран секретарем ДАПП (дагестанская ассоциация пролетарских писателей).

Многие сверстники Капиева ходили к нему, чтобы услышать оценку своих литературных опытов.

— Что написал?

— Стихи о комсомоле.

— Куда идешь?

— К Эфенди. Пусть скажет, какие они.

И никого не смущает, что сам Эфенди почти еще ничего не напечатал.

Однажды он встретился на улице с одним из знакомых литераторов. Тот спросил:

— Над чем работаешь, Эфенди?

— Пока не работаю. Есть замыслы.

Знакомый усмехнулся:

— Ты почти ничего не написал. И мало где печатался. А многие считают тебя большим писателем.

— И правильно делают. Может, я действительно стану таким…

Это был 1932 год. Напомним, что к тому времени у него был опубликован только один рассказ. Однако, как только Капиев становится секретарем ДАПП, роль его в этой организации возрастает весьма существенно. Он начинает пользоваться большим авторитетом. Но не всем это нравится. К примеру, рапповец Исмаил Аурбиев относится к молодому писателю резко отрицательно. Почему? Впрочем, все по порядку.

На одном из литературных собраний Капиев, критикуя пьесы Аурбиева, назвал их «галиматьей». Последний затаил злобу. Такого он Эфенди простить не мог. И вот 12 августа 1935 года в «Дагестанской правде» появляется статья Аурбиева, которая называлась «Буржуазные тенденции в дагестанской литературе». В этой статье автор пишет следующее: «Классово-враждебные Советской власти элементы — это наглое охвостье, последыши разгромленных националистических и мелкобуржуазных идеологов подбирали весь литературный хлам из заплесневелого арсенала контрреволюции и, чуточку подлатав, совали в сборники рядом с воинствующей поэзией действительно советских писателей и поэтов. Этот хлам подбирали и латали писатели Капиев и Аткай...»

Месяц спустя статья была в несколько сокращенном виде перепечатана в газете «Известия». Обвинение по тем временам было довольно суровым. Неизвестно, какие могли быть последствия, если бы в защиту молодых писателей не выступили московские поэты Н. Тихонов и А. Голодный. Таким образом Капиеву удалось, что называется, остаться на плаву. Но обида, нанесенная Аурбиевым, оставила в его душе глубокий след.

Спустя некоторое время, Ставропольский крайком пригласил Капиева принять участие в работе газеты «Молодой ленинец». И он уехал с семьей в Пятигорск.

Вот что он писал в Москву другу Роману Фатуеву: «…Жаль, очень жаль, что такие, как Аурбиев и иже с ними, решают наши судьбы. Но верю я, придет праздник и на нашу улицу. Непременно придет…»

Капиев и Стальский

Эфенди Капиев расстался с Дагестаном, но продолжал туда ездить. Его теперь особенно интересовал Южный Дагестан и один лезгинский аул в двух километрах от Касумкента. Это был аул Ашага-Сталь. В этом ауле жил шестидесятилетний поэт, с недавних пор известный всему Советскому Союзу, Сулейман Стальский.

Сам Эфенди так рассказывал о своей встрече с известным поэтом: «Первая моя встреча с Сулейманом Стальским произошла в 1934 году. Союз писателей Дагестана готовился к своему первому съезду. Я работал секретарем Союза. Поэт был в числе приглашенных. Помню, как Сулейман очень медленной, достойной походкой взошел на трибуну. Несколько минут он стоял, собираясь с мыслями, обнажив голову, барабаня пальцами по своей папахе, которую держал в обеих руках, как бубен. Это старая привычка многих ашугов. В промежутках между двумя четверостишиями, они обычно барабанят пальцами по бубну, чтобы пауза не была абсолютно мертвой… Я хорошо помню, что, завершив чтение, он немного подождал и громко спросил: «Можно еще?»

Раздались аплодисменты. Тогда он продолжил читать...

Капиев впервые поехал в Ашага-Сталь к поэту в 1935 году. По поручению газеты «Правда» он должен был взять у Сулеймана и перевести для первомайского номера новое стихотворение. С этого дня и началась творческая дружба двух незаурядных людей.

На то время Эфенди было 25 лет, а Сулейману — 65. Переводы Капиева оказались наиболее удачными и близкими к авторскому тексту, чем работы других переводчиков. 

Судьба Сулеймана представляла для Капиева особый интерес. В эпоху Октябрьской революции Сулейман вошел как олицетворенный эпос дагестанского народа. Имя «Гомера ХХ века» было желанным украшением газет и журналов, выходивших тогда в стране Советов.

Известно, что в то время в кругу переводчиков бытовала знаменитая фраза В. Жуковского: «переводчик в прозе — раб, переводчик в стихах — соперник». В наши дни она стала почти банальностью. Да и самый смысл ее оспорен. Но Капиев принимал ее за одну из исходных истин переводческого труда. Наибольший успех ждал Эфенди там, где он получал возможность выражать мысль по-своему. Так им блестяще была переведена поэма ашуга «Думы о родине».

Переводы стихов Сулеймана Стальского принесли Капиеву известность. Он говорил: «Моя работа с Сулейманом — это первый в своем роде опыт содружества литератора и народного певца. Достоин или недостоин он подражания — вопрос особый. Будет совершенно нелепо возводить его в закон. Но что в свое время он был оценен высоко — это неоспоримо».

Стальский умер в ноябре 1937 года. А уже спустя месяц, Капиев публикует в центральной печати два очерка, посвященных его памяти: «У Сулеймана Стальского» и «Сулейман-холо». Он чувствует, что мог бы написать еще несколько таких очерков. Десятки встреч и долгих разговоров со Стальским за истекшие три года оставили у него огромное количество записей. И он решает: надо обязательно написать книгу.

В апреле 1938 года Капиев пишет в письме поэту Н. Тихонову: «Думаю, что через два месяца привезу в Москву книгу очерков о Сулеймане. Работа продвигается неплохо. Главное — держать себя в кулаке и не успокаиваться на достигнутом...»

Но так вышло, что повесть свою Эфенди писал не два месяца, а два года. И тому были причины. Первоначально писатель думал создать цикл документальных очерков. Но в процессе работы отказался от этой идеи и решил написать художественную книгу о поэте. Это, конечно, уже требовало много времени и терпения. В 1939 году, снова в письме к Тихонову, Капиев сообщает: «Работаю над новеллами о Сулеймане. Испытываю великие муки. Один небольшой рассказ писал два с лишним месяца, ежедневно, с утра до ночи, и не знаю, Николай Семенович, если все пишут с таким трудом, то какой же ад наша работа...»

Второй причиной того, что книга писалась долго, была непосредственная угроза ареста писателя еще в декабре 1937 года. Поэтому в это тревожное время Капиев был вынужден остановить работу над книгой. Приходилось защищаться и оправдываться перед органами НКВД. И здесь, конечно, не обошлось без вмешательства начальника управления НКВД-ГПУ В. Ломоносова. В чем обвиняли писателя? В том, что он когда-то дружил с поэтом и критиком Лелевичем, и призывал учиться у него. Такое действительно было. В своей статье «Факты и выводы» («Дагестанская правда», №136, 15 июля 1934) Капиев писал: «…Необходимо работать как, например, Лелевич, который живет в Дагестане и проводит огромную, чрезвычайно полезную и важную работу».

Сам Лелевич был арестован в 1936 году и умер спустя несколько лет в тюрьме. Капиев попал в очень опасную ситуацию. Арест и тюрьма, казалось, были неотвратимы. Ломоносов был человеком жестких действий. К тому же Эфенди обвинялся еще и в протаскивании «национализма» в составленной им «Антологии поэзии Дагестана». Но Капиев уцелел. Каким способом? Кто его спас? Уже в 1961 году удалось обнаружить в архивных документах при обкоме партии лоскуток бумаги размером не больше двух пальцев в длину и ширину. На ней значились написанные мелким почерком слова: «Товарищу Н. Самурскому. Умоляю, примите хоть на пять минут. Капиев». Самурскому удалось убедить первого секретаря Ставропольского крайкома партии Евдокимова в том, что Капиев абсолютно безвреден. Известно, что впоследствии Евдокимов и Самурский сами будут репрессированы.

Эфенди, однако, долго не мог успокоиться. Он серьезно опасался за свою жизнь. Писатель вспоминал, что ему «часто по ночам мерещились во дворе чьи-то шаги». Тем более, что многие литераторы, которых он знал лично, были уже арестованы и осуждены на длительные сроки заключения.

Я честен перед своим народом

Книгу новелл о Стальском писатель назвал емким словом «Поэт». Он смог завершить работу над ней только в начале 1940 года. Некоторые главы из книги Капиев читал в Москве на встрече с творческой интеллигенцией. На суд слушателей были представлены новеллы «Страда», «Эхо», «Вечер» и отрывки из «Московского дневника». На этой встрече присутствовал и сын Сулеймана Стальского Мусаиб. Он тогда сказал: «Капиев рассказывает о моем отце так, словно я вижу его живым!»

Эфенди признался потом, что это была лучшая похвала в его адрес.

В марте 1941 года новеллы начали публиковаться в журнале «Молодая гвардия». Имя писателя стало широко известно на весь Советский Союз. Капиев мечтал увидеть «Поэта» выпущенным отдельным изданием. Но не довелось. Помешала война. Его долго не призывали в действующую армию. Всему виной была болезнь. Он жестоко страдал язвой желудка. Как мы уже знаем, впервые этот недуг проявился у него еще в юные годы.

Эфенди остро воспринимает свою отторгнутость от сверстников, находящихся на фронте. Однако не падает духом. Когда в Пятигорске, как и всюду, возрождая традиции Маяковского, начинают выходить «Окна сатиры», Капиев принимает самое деятельное участие в их выпуске. Придумывает стихотворные сатирические подписи к рисункам, сюжеты для карикатур, пишет лозунговые стихи. Наконец в январе 1942 года он добивается отправки на фронт. Капиев был командирован в Ставропольскую кавалерийскую дивизию, чтобы написать книгу о казаках. Война только разворачивалась перед ним. И поэтому он внутренне готовил себя к грядущим испытаниям. Писатель выезжает на передовую и становится свидетелем ожесточенных боев на Кавказе. На Южном фронте он заполняет своими заметками первый военный блокнот. Впоследствии из этих заметок будет составлена книга «Фронтовые записки». Книга выйдет в московском издательстве только после смерти автора.

Весна и лето 1943 года были для Капиева временем напряженной, невидимой для окружающих, внутренней деятельности. «Я часто боюсь, — пишет он, — что вдруг вскрикну и упаду наземь замертво. Так напряжены мой ум, мои чувства и моя воля...»

А болезнь тем временем все больше давала о себе знать. Он был уже тяжело болен. В июне 1943 года Капиева госпитализировали в Краснодаре.

В то время врачи начали применять против язвы метод новокаиновой блокады. Его испробовали и на Капиеве. Но это, к сожалению, не улучшило здоровье писателя. Напротив, боли усилились. Сеансы прервали. Дела были нешуточные, и Капиев это знал. В январе 1944 года известный хирург Аппель сказал Эфенди:

«Вы находитесь в таком состоянии, когда вам помочь может только операция. И чем скорее, тем лучше».

На следующий день писатель делает запись в блокноте: «решаюсь на операцию. Ну что же, скрестим шпаги со смертью… Однако дела мои плохи».

Он словно предчувствует то страшное и неизбежное, что ожидает его впереди.

Операция была неудачной. Ночью начался бред. Было видение: маленький сын Рустем протягивал к нему руки, но никак не мог дотянуться. А он шептал: «Подожди, я приду. Я обязательно приду, сынок…»

Сознание то пропадало, то появлялось. Эфенди Капиев умер от внутреннего кровоизлияния на рассвете 27 января 1944 года. Похоронили его в Пятигорске