Мир - вашему дому, покой - вашей душе!
Магомед ВЕДИХ
Лезгинский прозаик Магомед Ведих родился в 1956 году в сел. Канциль Хивского района. В1986 году окончил Литературный институт им. А. Горького, где занимался в семинаре прозы, который вел Феликс Кузнецов.
М.Ведих автор книг «Будь благословенен, дом» и «Зима», изданных в Дагестанском книжном издательстве.
В настоящее время в журнале «Самур» публикуется большой роман «На площади Арасат» (площадь, где в Судный день Аллах рассудит всех мертвых и живых), в котором писатель дает оценку катаклизмам, происходившим на стыке двадцатого и двадцать первого столетия.
Прозаик живет в родном селе и работает в средней школе учителем родного языка и литературы.
Патак
(рассказ)
Орлица сидит на вершине Тик-дага, а далеко внизу, у подножья, охватившего его в свои объятия, село.
Судорожно сгорбившееся, исполненное Солью, тело, жестко поблесЬ вает перьями железного цвета! От лучей восходящего солнца опаленная до волдырей грудь и шея саднят. Кажется, вмиг сознание покидает птицу: исче-зает... исчезло божье сотворение - мир. И только память, не считаясь ни с чем, точно воет и кружит бредовой метелью в птице. Снова и снова внезапный пламень, обвальный грохот и тихий шелест разоренного муравейника - там, в голове. Кажется, кругом не пестрые, ароматные луга, а запах гари и тепло тлеющего пороха заполняют грудь. И - мрак. Будто землю внезапно накрыла ночь, опустел мир. Тишина. Жуткая тишина. Орлица падает и падает вниз и вниз, в бездну, в пустоту. И этому нет конца. Только какое-то маленькое, въедливое насекомое словно заползает в ухо и тонко зудит изнурительной песенкой: «Тив-ии-ти-ив... Цив-ии-ци-ив». Магический голосок. Звук расслабляет и уводит ее в сонную тяжелую истому. Будто того и ждет это въедливое насекомое, и вдруг так вонзается своим тоненьким жалом, что острой болью врезается в мозг. Орлица истово трясет головой, будто хочет выбить эту боль, этот звук вместе с пережитой бедой. Скрежеща искореженный клювом, она пытается сглотнуть слюну, густой пороховой массой завалившую гортань.
Очнувшись, орлица, прикрывая обожженный глаз, обводит вторым здоровым и острым весь окоем: село, теснящееся у подножия горы, привычную зелень лугов со стадами овец. А тоска, смертная тоска уводит ее взгляд к чистому, как око журавля, небу, и нет желания ни взмыть в эту прохладную стихию, ни реять в ней. Все чаще и чаще одичалый взгляд хищника останавливается на изножии обрыва. Там, на острых, как волчьи клыки, камнях, на ощетинившихся колючками кустах барбариса, на склонах, на зелени травы валяются остатки разоре-чего гнезда.
Клочья овечьей шкуры, разодранный заячий и лисий мех, живо еще блистающие молодые рога туров и множество костей.
Еще вчера утром орлица кормила своих детенышей, грела их теплом собственного тела. Они, озорные игривые птенцы, прыгали на спину, шало и неловко поклевывали жесткие материнские перья. Сегодня, растерзанные, облепленные мухами, они валяются там, в частых кустах боярышника. Нет, не видать ей больше своих орлят, не слышать их призывных криков.
Из леса слышатся голоса ворон, они деловито и изворотливо кружатся над
мертвыми телами орлят. Осторожно следят, когда с вершины уберется орлица. Потом поволокут по всему лесу их кишки и в веселой суете и хлопотах проведут пышный пир. Эти, чем-то похожие на мух, твари любят пахучее, отдающее порохом, мясо падали.
Сторожат вороны, осторожно косясь на недвижимое изваяние на вершине Тик-дага. Да только орлице не до них. Болью пронизана ее неподвижная плоть, болью пресекается в груди каждый вздох. Недавно, выбиваясь из сил, она едва добралась до вершины.
Отсюда видно все как на ладони: село, клочки пшеничных полей, ущелья, зеленые просеки лесов. По дорогам, волоча за собой пыльные ленты, ползут машины. А в складках гор, над полями, затерянных в лесах, в мглистых, еще без проникших сюда лучах солнца просеках вчерашний зной сбивается в неровный туман. Он лениво выпутывается из кустов, восходит над кронами деревьев, потом свободно утекает в небесное плавание. Туман - как волшебник, влюбленный в жизнь, от легкого прикосновения влажных губ которого каждый лист, каждый цветок становится истонченным, ярким, цветным. Потом, как застенчивая невеста, разобрав новые комнаты, он вдруг истаивает и исчезает.
Небо ясное...
Все в цвету: луга, поля, леса, раскинувшиеся из края в край.
Кукует кукушка...
Сегодня орлица не наблюдает за пробуждением жизни. Ей некогда восхищаться им. Израненная хищница ищет только одного: чабана. Вот он там.
Вокруг все живое, будто подножие Тик-дага, превратилось в танур, в котором подвижная старуха-великан собралась выпекать хлеб.
Сейран полола картошку в огороде. С лица ее не сходила обида. Надо же, осталось всего несколько грядок, а у мужа не хватило терпения - ушел в дом. А как должна чувствовать себя женщина, если мужчина оставил ее одну, и на помощь рассчитывать не приходится. А тут еще денек такой выдался, будто в самом деле с небес льется огонь. Каждый взмах мотыги ритмично и нервно раскачивал огрузневшее тело женщины. По загорелому лицу ручьями лился пот. Изредка прикрывая глаза от слепящего солнца, она на ходу натягивала косынку на самые брови, раздраженно бурча:
- Рядков-то осталось всего ничего... Так нет, убежал! Вспотел бы он. Усы намочить боится... - А проклятые колорадские жуки доводили женщину до истерики: - Сколько их... Живучие твари!..
Сейран склонялась над каждым кустом картофеля и тщательно обдирала листья с присосавшимися к ним жуками и личинками, бросала их в ведро с керосином.
- Только жечь вас, больше никакой управы.
Кончики ее пальцев истерлись до болезненной тонкости, стали зеленовато-прозрачными, как картофельная листва.
- Будьте вы прокляты... Яда на вас нету. Ни одного целого листа не оставили. Конец света что ли настает?! - ругалась Сейран, сатанея от обилия жуков.
Солнце совсем измучило ее. Все чаще распрямлялась она, разминая онемевшую поясницу, косясь усталым взглядом в сторону солнца:
- Вот ведь настырное какое! Висит над душою, уходить не собирается!
Сейран отерла иззеленевшиеся пальцы о мокрый халат, облепивший ее грузноватое, с крупной грудью тело. Невольно окинула взглядом огород, двор. Ни мужа, ни детей. Никого. Жара загнала все живое в прохладу. Единственная живая душа в саду - это белоснежный ягненок. Завалился в траву, в жидкую тень кустика, лежа лениво пощипывает травку.
Его присутствие заметно оживило Сейран. На ее лице появилась улыбка, облегченно вздохнув, она снова втянулась в свою изнурительную работу.
...Страшный шум, точно начался ливень, заставил ее замереть. И тут же
поверху скользнула огромная тень. Сейран содрогнулась, выпрямилась.
- Что за диво? - Она даже задохнулась от удивления.
Простертые крылья хищницы чиркнули по саду. И вот уже она набирает высоту.
Сейран онемела. По ее взмокшей спине прошла дрожь. Растерянно смотрела она на своего белоснежного ягненка, трепетавшего в когтях орлицы.
Он жалобно вскрикивал: то ли звал на помощь, то ли просил у хищника пощады. Поначалу его жалобная мольба наполняла душный воздух двора, но чем выше уходила орлица, тем слабее становился крик. И, наконец, как шепот бесплотного духа, замолк в вышине.
Сейран от отчаяния кружилась на месте, топча подвернувшиеся под ноги кусты картофеля, смотрела в небо, как заколдованная, не мота оторвать глаз от орлицы. Наконец к ней вернулись и сознание, и голос:
- Унесла-а! У-нес-ла-а! Ай, Буба!
Безумный крик жены огнем прожег сидевшего в комнате Бубу. Ошпаренной кошкой выскочил он наружу. «Беда какая-то!» - просквозило его душу.
- Что случилось, жена?
Сейран топталась посреди огорода, воздев мотыгу к небу, угрожающе размахивая ею, и кричала:
- Унесла, унесла, е-ей! Что ты за человек? - замахала она мотыгой на мужа. - Весь дом у тебя очистят, а тебе и дела нету. И за что Господь на мою голову создал тебя таким? Патак унесла ягненка! Ох, какой ягненок был, какой ягненок! Как ребенка с рук его кормила. Посмотри, посмотри только! - Она снова погрозила мотыгой парящей в небе орлице. - Да лопнет твое сердце, черная змея! Чтоб тебе подавиться моим ягненком! Чтоб ты сдохла, скотина такая!
С минуту Буба недоуменно смотрел на разгоряченное потное лицо своей благоверной, на взмахи мотыги. Плотные бока Сейран, обтянутые мокрым халатом, сотрясались от нелепых и неистовых движений. И на миг Бубе показалось, что жена его вот сейчас возьмет и лопнет как цикада. Поняв, в чем депо, умчался внутрь дома и через миг пулей вылетел во двор с двустволкой в руках.
Вскинул ружье, прилип к нему хищным носом, выстрелил.
Но «Кривая» была уже в недосягаемой для выстрела выси.
Буба, гневаясь и на себя, и на легкомысленно и впустую потраченный заряд, с досадой хрястнул прикладом, ружья о землю. Потом растерянно качнул головой, скосил глаза на ружье. С остервенением плюнул.
Будто самому Богу грозя, укоризненно качнул он указательным перстом в сторону неба и страстно пообещал:
- Ну я тебе покажу! Подожди, этот ягненок кровавыми слезами отольется тебе! Мы еще встретимся с тобой, Патак...
Не успел он договорить своей угрозы, как примолкшая было Сейран разразилась новыми криками, теперь только уже окончательно в адрес мужа.
На грохот выстрела и крик Сейран вышли соседи. Узнав, в чем дело, они сами, измученные выходками орлицы, принялись наперебой проклинать Патак. А окончательно расстроенный Буба махнул рукой на весь этот гвалт и поспешил удалиться в прохладу комнат.
Отошла напряженность ночи. Чуть просветлело и зазеленело небо у горизонта, предвещая утреннюю зарю... Из- за дальних гор только начало появляться, словно укрытое росой, как разгоряченное лицо девушки, идущей с первого ночного свидания, красное солнце. Буба с двумя своими спутниками уже пробирался к вершине Тик-дага. Казалось, что сегодня они поднялись раньше петухов, или всю ночь провели в пути.
- Ну что, отдохнем чуточку? - предложил Буба своим товарищам. - Теперь пройти осталось немного.
Они живо и охотно скинули рюкзаки, присели на камнях разбросанных во множестве по склону.
- Джамал, как настроение? - Буба испытующе глянул на одного из своих спутников. - Как тебе подсказывает сердце: удачно поохотимся?
- Ну если и сегодня не удастся, то эта зараза, видно, вправду бессмертна, - Джамал отвел глаза, прикуривая сигарету.
- Ребята, смотрите! Патак! Вроде дожидается нас, - срывающимся голосом почти крикнул третий из них Сарухан. - Интересно, неужели она приметила нас? Вот бы подкрасться незаметно и подстрелить!
Все трое повернулись к вершине и посмотрели на орлицу.
- Ага! - иронично протянул Буба и безнадежно махнул рукой. - Подстрелить! О чем ты говоришь?! Эту старую каргу не перехитришь. Нас проверяет, дразнит, дрянь такая! Я хорошо знаю эту змею!
Буба деловито подтянул к себе сброшенный неподалеку рюкзак.
- Пора готовиться!
Все поднялись. Вытащили из чехлов ружья, собрали их, привели в полную готовность, проверили. Потом об-лачились в толстые брезентовые робы, до предела застегнули молнии. Под ко-нец натянули на себя добротно просте-ганные ушанки, поверх которых легли брезентовые капюшоны. Вот уже завя-зали под подбородком шнурки. Все. Готово! Проверяя ладность экипировки, все трое поводили плечами, попрыгали на месте. Убедившись, что все хорошо, вскинули ружья на плечи.
- Шайтан, а не птица. Обо всем на свете знает. Вон сидит, смотрит, соображает: что это мы удумали. - Как Буба себя не сдерживал, а видно было, что он психует при одном виде орлицы.
Сколько уже лет длится их поединок. Больше он не намерен его терпеть. Сегодня он хочет положить всему этому конец.
Буба не спал всю ночь, тщательно, расчетливо и холодно обдумывая план охоты. Теперь он пояснял задуманное своим товарищам.
- К этой заразе обычным методом и не подходи. Так ее не пристрелишь. Только подберешься, только поднимешь ружье - ее уже и след простыл. Отлетит на расстояние чуть больше, чем надо для выстрела, и сядет. Дразнит. Я-то ее знаю... И вот что я придумал, - Буба положил руку на плечо Джамала. - Видишь во-он то дерево? - Он протянул руку в сторону Тик-дага.
- Видишь?
- Это дуб что ли у вершины?
- Ага.
- На выступе? - уточнил Сарухан, прищурившись разглядывая обозначенную Бубой цель.
Казалось, что неведомый скульптор решил высечь из монолита горы фигуру человека, но успел только наметить одно плечо. А потом взял и бросил.
- Вот именно, на выступе, Сарухан. Туда нам и надо подняться. Прикрепим к дубу веревочную лестницу и сбросим ее в сторону села. Мы знаем, что гнездо Патак с той отвесной стороны, в пещере... Я спущусь туда по лестнице. Тогда, конечно, Патак станет защищать гнездо. Как только она вздумаег напасть на меня, тут вы ее и кончайте. Ясно? Только будьте начеку, риск большой. Не дайте ей настичь меня. А то... там, внизу, и костей моих не соберете. Как только она появится надо мной, тут же стреляйте. И будьте осторожны.
Охотники продолжили свой путь. Вскоре они были у цели.
Буба вскинул голову, осмотрел ровный, как стена, обрыв скалы.
- Ну, сколько, по-вашему, здесь будет? - он хлопнул ладонью по глади скалы.
- Высоко... Метров двадцать пять, тридцать... Как ты думаешь, Сарухан? - Джамал тоже похлопал по скале, обвел путников тревожным взглядом.
- Высоко... Ты посмотри-ка... ни одного уступчика, чистая стена. Здоро-во... - Сарухана трясла охотничья лихорадка.
- Ну что она против скалы Куропаткина! Помню, там был улей диких пчел, и я решил туда забраться. Ох, какой мед там был, какой мед! - Буба даже сглотнул слюну. - По сравнению с той скалой эта - так, мелочь. Только та поднималась прямо из долины, а сюда мы вон сколько добирались, но тоже - высока. Высока, ничего не скажешь.
Орлица смотрела на них с отвесной вершины.
- Неужели я не смогу подстрелить ее? - горячился Сарухан.
Он сдернул ружье с плеча, вскинул его, прицеливаясь в Патак. Но орлица тут же заметила это движение и камнем упала куда-то вниз, в мгновение ока исчезнув с глаз охотников.
- Ну что, выстрелил? - усмехнулся Джамал.
Тем временем Буба уже доставал из рюкзака прочную веревку с прикрепленной к ней четырехлапой стальной кошкой. Он раскрутил свой снаряд над головой и ловко закинул наверх. Крючок зацепился за дерево у самых корней. Буба с силой потянул веревку на себя и, убедившись, что концы крюка засели основательно, сказал:
- Можно подниматься.
Для проверки он еще раз повис всей тяжестью тела на веревке. Потом, будто размеривая каждое движение, стал ловко подниматься вверх. Видно, что для него это было делом простым и привычным. Через несколько минут Буба был уже на выступе. Вслед за ним поднялись Сарухан и Джамал. Теперь они были у цели.
И странное дело... Новое, неизведанное чувство охватило их. Всю жизнь они знали, что когда прогревает землю, накатывает утомление и лень. А здесь...
Ветерок, коснувшийся плеча прогретого солнцем Тик-дага, опалил их немыслимым ароматом. Такой, наверное, была божественная амброзия. Буба вдруг почувствовал, будто он голоден. Ему казалось, что этот горный ветерок доносит запах горячего свежего хлеба из его собственного двора, где в такой ранний час Сейран печет лаваш. Запах соблазнял и пробуждал в нем аппетит. Ветерок вскоре остудил его разгоряченное подъемом тело, и от этих мыслей в Бубу вселилась легкость и бодрость. Как юный джигит, влюбленный в мир, он с любопытством рассматривал могучий Тик-даг. Буба восхищался им.
Упирающаяся в самый зенит гора казалась ему великаном, готовым подняться с колен после утренней молитвы, но таким и оставшимся. На плечи его накинута просторная, поросшая зеленью бурка, на голове - темная папаха...
Эта сторона горы была настолько отвесна, что подняться сюда напрямую не было возможности. Поэтому охотники обошли гору. Свое восхождение сюда они начали с тыла, от самого основания зеленой бурки. Здесь склон был еще достаточно крут, но все же особенных преград они на пути не встретили. И вот они стоят на могучем плече великана.
Не ведающий обычных препятствий взгляд Бубы восторженно и свободно летел по необъятным, открывающимся отсюда просторам. Странно, но отсюда мир, в котором они обитали, казался теперь беспомощно малым и робким. Все уменьшилось до жалких размеров. И это новое, неожиданно познанное, вмиг освоенное пространство давало Бубе ощущение могущества, спокойного достоинства и великой, необоримой силы. Даже отчий дом кажется отсюда хрупким холмиком. Стукни по нему хоть этим вот камешком, и - рассыплется в прах. Даже жена Сейран, которая бросает курам зерно, выглядит как крохотное существо в пестром одеянии.
Невольно Бубе пришла мысль, что, видно, не зря, совсем не зря, человек дерзнул подняться в космос. Из его глубин может понять он истинное свое предназначение. Оттуда человек сможет понять, что вся наша планета, на которой мы копошимся и бьемся в трудах и борении, всего лишь пульсация одного атома, затерявшегося в общей структуре вселенского вещества.
вздымалась, как вздымалась она у Патак. Казалось, еще одно усилие, и он обретет крылья, оторвется от этой скалы и плавно воспарит в восходящих потоках воздуха, ничуть не хуже неуловимой орлицы.
Но, видно, нет для человека полной свободы. Вон там, у подножия Тик-дага, дремучая полоска леса напрочь съедает солнечный свет и зияет, манит и пугает черным своим провалом. Величественна высота и... страшна. Этот страх, дуновением парного ветерка проникший в сердце, только напомнил Бубе, что там, в глубине его тела, есть искорка осознания бытия, которой теплится, возгорается и длится жизнь.
- Да, не зря здесь гнездится Патак...
- Если б это было возможно, только здесь и жить! Только вот крыльев нам не дано! - выдохнул из себя всегда сдержанный Джамал.
- Ну, пора за дело. Вот уничтожим Патак, разорим ее гнездилище, отдадим ее крылья тебе. Тогда и полетаешь, сколько хочешь, - пошутил Буба.
Его спутники живо принялись крепить веревочную лестницу к дубу. Буба, готовясь к спуску, приладил к поясному ремню страховочную веревку. Потом вскинул ружье на плечо и, благословясь про себя, подошел к подготовленной лестнице.
- Ну, будьте начеку! Смотрите, главное - не подпускайте ее ко мне. Как только появится - стреляйте! - наказал напоследок он.
- Хорошо, хорошо. Не волнуйся. Мы ей покажем! - наперебой уверили Бубу его товарищи.
Буба медленно начал свой рискованный спуск. Где-то на середине этого опасного пути он остановился. Невольно обернулся и взглянул на селение. Потом поднял лицо к небу. Полная тишина. Смотреть вниз ему не хотелось: там темно, там, в провале черной дыры, гнездилась ночь...
«Неужели Патак не появится? Может, гнездо ее пусто? Да нет, не может быть, - сомневался Буба, обеспокоенный такой длительной тишиной. - Кто ее знает, что за думы у этой дурацкой птицы?»
Буба продолжил спуск. Ему не терпелось добраться до заветной пещеры на груди Тик-дага, где свила свое гнездо Патак. Чем ближе он к цели, тем больше вероятности спровоцировать хищницу на нападение. Ведь она, наверняка, прячется где-то рядом, наблюдая за ним.
Вот ступни его уже нависли над верхним краем пещеры... Еще несколько ступенек... Еще немного - и верхний срез пещеры достигнет его груди, а до
дна пещеры еще спускаться и спускаться. Как долог этот путь, как бесконечна лестница! Еще немного...
Ноги Бубы стоят на веревочной перекладине, руки крепко прихватывают лестничные веревки.
Главное - не раскачиваться...
«Все же мрачный ты, Тик-даг, слишком суров. Сколько же тепла надо отдать солнцу, чтобы прогреть тебя, черта такого...» Буба поднял голову, окинул взглядом гладкую стену скального обрыва - пройденный им путь.
И тут же шум могучих крыльев ударил ему в уши.
Буба растерянно замер. Мысли его вмиг разлетелись, как воробьи, заметившие приближение сокола. Он суетливо осмотрелся: справа? слева? сзади?
Нет, ничего и никого нет. Показалось? Не-ет! Шум нарастал. Он надвигался на него стремительным смерчем, рождая в сжавшейся душе панику.
От страха Буба потерял способность соображать. До того ли было, когда всего за одно мгновение шум перешел в грозный крик, а потом и в мощный удар в самую макушку. Охотник с размаху шмякнулся о скалу и тут же отлетел от нее, как мячик. Теперь и лоб пронзила тупая боль, будто опытный боксер прицельно залепил ему туда черной перчаткой. В глазах потемнело. Буба задохнулся и замер. Упало и закатилось куда-то сердце. Тело обмякло...
Но затем он очнулся, ощущая на загорбке необычную враждебную тяжесть. Кто-то сидел там, на его спине, и колотил, колотил что было мочи по самой макушке. Безжалостно и методично бил и бил...
«Что за леший?» - не соображая, непроизвольно произнес Буба. Его раскачивало вместе с лестницей как маятник. Его бессмысленный взгляд упал вниз к подножию Тик-дага. А там, у самой синей полосы леса, словно поджидая жертву, разверзлась жуткая пасть страшного чудовища - аждахан - всепоглощающая тьма.
Бубу била дрожь. Однако он не чувствовал ни этой жалкой доски его плоти, ни боли в срывающемся сердце. Был только страх... Один страх. Исчезло сознание, осталась форма - форма бывшего человека, Бубы. Форма наполненная страхом. И в этом страхее было ни ощущения опасности, с которой чадо бороться, ни испуга перед смертью... Ибо смерть человеком осознается.
Но разве Буба в силах был хоть что- то осознать, когда этот проклятый леший, усевшийся на спине, всей тяжестью своей тянет его вниз и долбит, долбит по голове, не давая возможности опомниться. Только шум, гул и страх. Но до смерти еще далеко. Далеко, как до подножия горы.
Но и до жизни так же далеко, как до самого зенита, до бесконечного пространства вселенной... Когда даже поднять голову и посмотреть, даже мыслить невозможно. И это пространство между жизнью - зенитом и смертью - черным провалом внизу,иу подножия Тик- дага, - все - сплошной страх. И Буба, у которого, как молнией, парализовало сознание, в его власти. Вот и он находится в той самой точке, откуда расходятся жизнь и смерть. Качается там с лестницей, как маятник, туда и сюда... Между жизнью и смертью. Разве Буба мог раньше гадать, где жизнь, а где смерть?!
А тут еще кто-то сидит на спине, в ярости бьет то по голове, то царапает когтями бока. И силится поднять свою жертву и вознести одновременно то ли в зенит, то ли опустить во тьму. Буба не может понять, кто его так нещадно терзает. Он даже не помнит, как вдруг оказался на этой проклятой лестнице. Видно, все во власти Всевышнего.
И тут им овладела жажда. Страстная жажда. Не в сердце, которого уже не было, не в теле, которое растворилось... Она родилась в страхе, в том самом страхе, который и был Буба. Эта странная жажда - желание прыгнуть вниз. Утопить себя, этот страх, который есть Буба, там в развернутой черной пасти аждаха - тьме. Исчезнуть, спрятаться там... Там внизу, во тьме. Он не может сейчас помнить ни о своем доме- крепости, ни о жене Сейран, ни о своих детях, ни о своей жизни.
Руки Бубы впились, приросли к веревкам. Как бы он не мотался на лестнице тряпичной куклой, отдавшись ярости вцепившегося в спину врага, руки его не оторвать от веревок никакой силой. Даже эта страстная жажда - желание пасть вниз - не властна разжать, оторвать его пальцы от веревок. Они независимо от чей-либо воли, даже независимо от самого Бубы, держат веревки мертвой хваткой. Пальцы сжались до боли. Боль жгучей молнией пронзает его всего, рассекает надвое страх, дав почувствовать Бубе самого себя. Вот она - жизнь - живая кровь бьет и пульсирует в его висках.
И он вновь ощутил свое сердце, больно, тяжко и звучно колыхающееся в груди. Оно колыхалось так, будто хотело оставить тело Бубы и уйти в объятия скалы, найти в монолите Тик-дага защиту и спасение.
Словом, Буба пришел в себя. Но оценить случившееся пока не мог: «Что? Как? Почему? Что они там, наверху, спят что ли? Или не заметили? Но не бараны же там!?».
И словно в ответ на первые его осознанные мысли оттуда, сверху, раздались выстрелы. Однако Патак и не подумала отцепиться от его спины. Удары ее клюва тупо и звонко долбят и долбят голову. Гневается Патак на свой немощный теперь, изуродованный клюв, все яростнее когтит прикрытые прочным брезентом бока Бубы. И чуя бессилие этих попыток, чуть оторвавшись на миг от жертвы, всею силой бьет его каменной грудью в самое чувствительное и беззащитное место - затылок.
Удар оглушил, ослепил Бубу, бросил в отчаяние. Он ударился лицом прямо о скалу. Он ничего не видит. Только через мгновение почувствовал, как потеплело в носу, как брызнула из него кровь.
- Отстань! Отпусти меня! Отпусти! - отчаяние и мольба вырвались с этим криком. Теперь он чувствовал свое тело, перенапряженное, готовое сдаться. Теперь он осознавал предельное напряжение мышц. Он знал силу этих мышц, он всегда надеялся на нее. Она еще ни разу не подводила его, не подвела и сейчас... Буба собрал все свое тело и с силой ударил орлицу локтем. Удар его не принес успеха. Патак только крепче вцепилась в его бока.
Сердце Бубы, исполненное гнева, срывалось, теряло ритм. Оно, казалось, умоляло хозяина: «Не горячись... Спокойно... Ну что ты?». Оно взывало к самой главной силе человека - к разуму. И Буба протрезвел. Он втянул голову в высоко при поднятые плечи, уперся лбом в скалу, стараясь остановить роковую раскачку. И это ему удалось. Он взял лестницу в обхват, прижал обнаженные и уязвимые руки к груди. Он стал сама осторожность: ему надо было сосредоточиться и отдышаться...
Все дело было в том, что Джамал и Сарухан сверху не заметили орлицу. Она воспарила откуда-то снизу, поднялась почти вертикально в восходящем потоке воздуха и внезапно напала на Бубу. Они заметили ее только тогда, когда она впервые на миг отлетела от Бубы, чтобы с разлету ударить его грудью. Как тут выстрелишь. Выстрелить при таком стремительном маневре орлицы они не успели. Да и весь поединок был скрыт от их глаз. Чтобы увидеть что-либо с высоты обрыва, нужно было рискованно свеситься вниз. Какой уж тут выстрел! К тому же пуля могла задеть и сельчанина, ведь орлица буквально сидела на нем. Внезапность событий застала товарищей Бубы врасплох.
Они стреляли в воздух, пытаясь спугнуть орлицу. Они чувствовали свою бесконечную вину перед Бубой и свое полное бессилие, чтобы томочь ему. Лица обоих были бледны. Джамал выпрямился, не зная, что делать. Сарухан все еще сжимал в руках бесполезные булыжники, неизвестно зачем схваченные им. Как все-таки дико: все тот же простор вокруг, все та же тишина, и только оттуда снизу, из-под крутого обрыва доносится до них шум смертельной схватки человека и орлицы. Этот шум вывел Джамала из оцепенения. Жестом отчаяния он вскинул ружье на плечо:
- Все! Будь что будет. Я пошел. Ну, была не была, - он решительно ступил на лестницу.
- Стой! Стой! Это опасно! Дерево может не выдержать! - не своим голосом завопил ему вслед Сарухан.
- Как-нибудь. Выхода нет. Я спущусь и постараюсь пристрелить ее в упор, - торопливо говорил Джамал, уже спускаясь по слегка раскачивающейся лестнице.
- Да стой же! Говорю, дерево не выдержит! Корни... У тебя и страховки нет!
Джамал не слушал друга, его голова уже пропала из виду. А Сарухан, как растерявшийся раздосадованный мальчишка, только и смог, что бросить оземь ненужные камни и плюнуть на них.
...Тем временем Буба уже успокоился, хотя ему было трудно решиться на что-то определенное. Он вжимался в раскачивающуюся лестницу, съеживаясь, чтобы не дать своей противнице нанести более опасный удар. Бессмысленно следил он, как капли крови, идущей из носа, падали вниз на слегка выдающийся уступ пещеры. Патак не отставала: била его как и где могла - грудью и расщепленным клювом, пытаясь когтями разодрать скользкий и жесткий брезент, добраться до теплого человеческого мяса.
И Бубе стало казаться, что она вот-вот доберется. Однако стальные когти лишь скользили по бугрящемуся на нем брезенту. Но ожесточившаяся Патак изобретательна. Вот опять отлетела на миг и бьет грудью в затылок. И гул от этого удара сотрясает все его существо. Он крепче прижимается к лестнице... Еще одна капля крови упала вниз, еще... Упала и разбилась вдребезги.
- Ну, бей, бей, фашистское отродье! Бей, пока утолишь свое поганое сердце! Бей! Хорошо, что я в свое время раздробил твой клюв! Не то уж выжрала бы, поди, мои мозги! - неистово вопил, отбиваясь от орлицы Буба.
Он еще раз попытался оценить свое положение. Ни вверх, ни вниз ему не сдвинуться - тут же будет сбит с ног. Еще упала капля крови. Провожая ее взглядом, Буба заметил над своим ко-леном взметнувшийся при очередном ударе орлицы кинжал. Как это он забыл о нем! В душе загорелась надежда. Как утопающий за соломинку, Буба, стараясь, чтобы движения его не заметила орлица, потянулся к ножнам кинжала. Теперь он сам резким движением оттолкнулся от скалы и, что было силы, ударил головой Патак. Та отскочила. Самое время для удара! Но тут же вверху на лестнице появились чьи-то ноги.
- Живо наверх! Не смей спускаться! - завопил Буба.
Он знал, что, заметив нового противника, Патак не преминет напасть и на него. Но ведь парнишка неопытен, да и без страховки - в один миг полетит вниз. Буба ожесточил свои нападки на Патак, стараясь отвлечь ее внимание от несвоевременного помощника. Тревожно поглядывая на него и на Патак, Буба потянул кинжал из ножен. Орлица сшиблась с ним, нож тут же выпал из онемевшей руки. Инстинктивно он рванулся было за ним, и тут рука его больно ударилась о перекладину ружья. Буба кое-как подтянул приклад к колену, взвел курок. «Как я мог забыть о ружье?» - думал охотник. В этот момент орлица вновь шибанула грудью. И пальцы, дрожащие, онемевшие, нечаянно сами скользнули на спусковые крючки. В разреженном воздухе оглушительно прозвучали один за другим два выстрела.
В голову Патак ударило пламя. Лопнули ушные перепонки. Обожгло грудь. Адским огнем горела опаленная шея. Все наполнилось запахом гари и пороха. В мозгу зашипел растревоженный муравейник. Все стало рассыпаться. Она метнулась от ненавистного Бубы, стала падать и падать - то ли вверх, то ли вниз, и не было падению конца... Внезапно настала ночь. Мир опустел. Тишина...
И только какое-то въедливое насекомое, словно заползло ей в ухо и тонко поет, зудит изнурительной песенкой: «Тиви-и-ти-ив...в... Ци-иви-ции-ив...» Магический голос. Звук расслабляет и уводит ее в сонную, тяжелую истому: спать, спать... Туда, вниз...
И, рассыпая по воздуху медленно парящие перья, Патак камнем падает вниз.
Бубе показалось, что гора упала с плеч. Он перевел дух и с трудом взглянул вверх. Вверху на лестнице никого не было. Слава Аллаху! Джамал уже стоял на Тик-даге. Буба поспешил спуститься вниз в пещеру. Только сейчас он заме-тил, что весь буквально в пене, вся одеж-да его была мокрой насквозь. Дрожащей ногой ступил он на дно пещеры. Охотника на орлицу била нервная лихо-радка. Он скинул ружье с плеч и бес-сильно опустился на твердую теперь опо-ру под ногами. Рывком расстегнул мол-нию и подставил разгоряченную грудь под доносящийся ветерок. Достал носо-вой платок, отер им пот, кровь с лица. Наконец он почувствовал облегчение. И снова глаза его обозревали беспре-дельное пространство. Внизу, у подно-жья Тик-дага теплилась жизнь: гнали по пыльным дорогам машины, гусиным кли-ном шли по лугу, ритмично раскачивая обнаженные торсы, косари. Взглянул Буба и на мрачные провалы леса, недавно еще так пугавшие его. А там, неподалеку - его село. Жизнь! Вот она - всюду. Заполняет пространство - от маленькой букашки на дне этой пещеры до глубин космоса. Жизнь!
Буба ослаб. Душа его непривычно томилась. И истома эта тянула будто бы все соки. Спать, спать на этом горном ветру, доносящем к нему сладостный за-пах жизни, ее звуки и шумы.
Эти шумы и запахи складывались в пьянящую музыку, ритм которой задавал стук его собственного сердца. Уснуть, ус-нуть под этот усмиряющий, умиротворя-ющий ритм. Снова сердце спокойно и невозмутимо несет кровь по жилам Бубы. Теперь ему казалось, что кровь - это не та жидкость, что падала сюда на уступ пещеры. Кровь - это сама жизнь.
Теплая, теплая жизнь. Алого, ликую-щего цвета - жизнь!
Несколько минут назад она вытека-ла из него сюда, сочась по капле. Вот она - капля, отблескивая мрачным мра-мором падает вниз. Капля - жизнь! Буба не помнит, сколько их было. Каждая кап-ля - это жизнь с болью выдавленная смертью, усевшейся на горбу Патак.
Патак!
При воспоминании о ней Бубу снова охватила ярость. Он встал, зарядил дву-стволку и двинулся вглубь пещеры. Ветер уже не доносил сюда дыхание гор. Тяжелый, спертый воздух подступал к горлу тошнотой. Он еще не разл ичал гнезда, но перед ним уже возвышалась, будто на арбе привезенная, куча полусгнивших шкур, костей, рогов... «Тьфу, ну и жизнь же у Патак. Из костей и черепов крепость себе соорудила!» Буба поднялся на цыпочки, разглядывая эту невыносимую гнилую кучу. Тут он и заметил сна
чала свежую шкуру своего ягненка, а потом и двух орлят, с неохотой поклевы-вающих развороченную голову погибшего бедняги. Завидев Бубу, орлята тревожно попятились, прижимаясь друг к другу. Буба не выдержал.
- Что, вкусно? Ах вы, хищники, у нега у бедного, тоже была мать! Нате вач "одавитесь! - завопил он и, не целясь, навскидку пристрелил детенышей Патак сд-стэ за другим. Выстрелы эхом прокатит*сь г; горам. Через мгновение им отклк*:нуг*къ и горы. Буба неистовствуя, нотами прикладом ружья сбрасывал и сбрасывал вниз все; накопленное здесь Патак. Потом, не по-брезговав, швырнул за ноги и тела ее пристреленных детенышей. Толь-:: окончательно очистив пещеру, он поостыл. И туг же снова навалилась усталость. 5-юеь зарядив ружье, он сел на свое прежнее место на выступе пещеры. Буба не был уверен, что пристрелил Патак. Он знал, чта бывает, орлы пугаются сильного шума. «Может, она просто оглушена? - размышлял он. - Может, появится? Все-таки знает, что тут ее детеныши?» Но, посидев еще немного, он понял, что Патак - по крайней мере сегодня - уже не долетит сюда. День кончался. Пора было отправляться домой.
Кончалось утро. Патак готовилась к полету. Сделала решительный шаг. Пти-ца расправила крылья.
Вот оттолкнулась от скалы, взмахну-ла мощными крыльями, отыскала поддер-живающий восходящий поток воздуха...
Сперва она описала круг над селе-ньем, потом пронеслась над полями, где знакома ей каждая тропинка, каждый кустик, каждое дерево. Кружила над сво-ими владениями медленно и долга будто вслушивалась, не донесет г и сюда эхо ее собственный крик. Тот корс'<ий клич, что бросила она когда-то.
Но ее окутывала немая, сплошная тишина. Даже горы не хотели лгчести к орлице эхо прожитой еюжиз*-и. Зсе вок-руг было глухо, как в ее ушах.
Патак прервала свое пла=-ое паре-ние, круто изменила свой мар-тг и чер-ной молнией метнулась туда... Туда, где паслось стадо. Там Буба с помо_ью сы- новей-подростков гнал лениво 6редущих с опущенными головами овец в зато-.
- Хире! Хире! - кричал Буба загоняя ленивых баранов, забившихся вте-ь кустарника. Буба спешил и пускал иног-да матом, а то и просто камнями в -егос- лушных, разбредавшихся овец.
Его мальчишки помогали отцу изо всех сил, перебегая от сопки к сопке, скатываясь по склонам. Наконец, стадо скучилось и двинулось в сторон , загона, к берегу реки. Теперь овцы искали укры-тия под тенью двух громадных деревьев, что чудом вымахали здесь, у подножья единственной скалы.
- Отец! - крикнул вдруг один из мальчиков. - Смотри, Патак! -Разгорячен-ная мордашка его обратилась к небу.
- А говорил, что убил ее. Смотри - это она.
- Пристрели ее, отец, - подхватил и другой сынишка, что постарше. - А то утащит у нас чьего-нибудь ягненка, потом отвечай из-за нее.
Буба, не сводя с неба глаз, невольно вскинул ружье, но туг же замер. Зоркий таз охотника уловил что-то странное в этом полете. Нет, орлы, высматривающие жертву, так себя не ведут. Буба оставил затею с ружьем. Орлица то круто набирала высоту, стараясь подняться, в зенит, то обессиленно падала вниз. Вот поднялась и упала, снова - еще выше поднялась и опять сорвалась вниз. Буба недоумевал: что это с ней. Иногда опасливо проносилось: «Задумала что-то, опять издевается надо мною, дрянь такая...».
Патак продолжала свой необычный полет до тех пор, пока Буба, изумленно следивший за ней, не превратился в ее тазах в крошечное существо, не более собственного клюва. Потом Патак сложила свои крылья, плотно прижав их к телу, и камнем бросилась вниз. Эта маленькая, падающая с зенита точка на глазах Бубы вырастала в грозную надви-гающуюся на него силу. Он окаменел, не смея двинуться. Черная стремительная молния облила его душу ужасом. И в тот же миг грудью ударилась Патак о скалу, завертелась...
Волосы Бубы встали дыбом.
Ворохом смятых перьев, кровавого мяса она упала на землю. И ужас, еще недавно владевший Бубой, ледяной волной опалил его мозг, окропив его тело ледяными иглами стального пота. Словно боль прошла. Буба медленно отер холодный пот со лба и бросился к Патак. Орлица, оставляя за собой кровавый след, словно шла на вызов своему врагу, сделала шаг, другой навстречу приближающемуся охотнику и, распластав крылья, рухнула на кровавые камни. Когда Буба подошел к ней, огромное тело Патак вздрагивало от хвоста до кончика клюва. Жизнь прощалась с ней, навсегда оставляя ее могучее тело.
Из открытого клюва на нежные зе-леные побеги травы тяжелыми толчками вытекала густая орлиная кровь. Красная, неправдоподобно красная кровь, которая бывает лишь у орлов. Она обагрила камни, но не застывала, точно не разбилась она вместе с орлицей, а впитывалась в каменистую землю.
Буба грустно смотрел на небо, но там было пусто...
Авторизованный перевод с лезгинского Валентины БАРМИЧЕВОЙ
